Мужчина в кармане [= Теплая снежинка ] - Юлия Климова

А если она не захочет поделиться со мной личной жизнью Дмитрия Сергеевича, я пригрожу безоговорочным отказом от творожной запеканки с вишней!

Эх, это, кажется, слишком… Не знаю, как вам, а мне будет очень трудно прожить без запеканки.

* * *

Но мой язык не повернулся… На Аду Григорьевну, припудренную мукой и черным молотым перцем, посыпались совсем другие вопросы, которые, впрочем, все равно привели в нужное русло. Развалившись на стуле за широким столом, я слушала рассказ о житье-бытье собственного мужа и цепко изучала обстановку. Почему-то именно сейчас во мне проснулся дизайнер, желающий исправлять и творить.

Кухню я бы сделала иной – темной, даже мрачной. Здесь не хватало тяжелых балок под потолком, каких-нибудь медных тазиков и кувшинов в ряд, людоедских досок для разделки мяса и измельчения овощей, потертых полов, деревенской мебели. Здесь было душевно и уютно, мило и тепло, и я знала, что хозяйка этой территории, Ада Григорьевна, не переживет воплощения моих идей в жизнь, поэтому, немного помечтав, я сосредоточилась на беседе…

– …мужчины обычно женятся раньше, чего уж говорить, но Дмитрий Сергеевич света белого не видит, все работает и работает, куда это годится? Сорок два года, а детей нет… Семья времени требует, а разве у него есть время? До чего же я рада, что он наконец… – Ада Григорьевна замолчала, обернулась ко мне и мягко улыбнулась. – Я просто очень за него рада.

– Угу, – улыбнулась я в ответ и качнулась на стуле. Хорошее расположение Ады Григорьевны было очень приятно, и, пребывая на волне радости, я решила схитрить. Придав голосу заговорщицкий тон, подавшись вперед, я выдала «самое наболевшее», что не могло не встретить понимания и сочувствия: – Честно говоря, у нас не все гладко…. – я потупила взор. – Дима действительно много работает, и… и мне начинает казаться… что я для него… ну, нет у него тех чувств, которые должны быть…

– Что вы! Что вы! – воскликнула Ада Григорьевна и замахала руками, перепачканными тестом. – В вашем присутствии, Наташа, он становится совсем другим человеком, уж я-то вижу! Он лучится счастьем! А взгляд?

– Что взгляд?

– У него вообще теперь особенный взгляд! Он иногда вдруг замирает и смотрит на картину, камин или обыкновенный цветок в горшке с особым интересом, будто раньше никогда ничего подобного и не видел. И работает намного меньше! Уж я-то как рада, как рада… А все благодаря вашим отношениям…

В эту минуту мне показалось, что мы говорим о каком-то другом человеке. Мой муж, оказывается, теперь лучится счастьем… Одно из двух: или я не знаю, как нужно лучиться в случае душевного блаженства, или раньше он выглядел еще хуже… Ада Григорьевна врать не станет, да и слова прозвучали по-настоящему искренне, значит…

– А раньше… – я бросила пробный шар. – Раньше у него как складывались отношения?..

– Хм. – Ада Григорьевна поджала губы, включила воду, вымыла руки, насухо вытерла их полотенцем и села напротив меня. На ее лице застыло негодование. – Дмитрию Сергеевичу никогда не хватало времени понять, кто перед ним стоит. – Она многозначительно посмотрела на меня. – В женщинах он не разбирается вообще, для меня это совершенно непонятно… И настолько разные… О, моя фуксия, моя бедная, бедная фуксия! – вдруг запричитала она, качая головой.

– А что с ней приключилось? – вежливо поинтересовалась я.

– Ее украли!

– Кто?

– Она, – Ада Григорьевна подняла вверх указательный палец, и я поняла, что уточнения не потребуются. Одна из женщин Дмитрия Сергеевича (а может, и единственная) оказалась банальной клептоманкой (утрирую, конечно, но так приятнее). Она стащила фуксию и умотала, наверняка в неизвестном направлении.

– Понятно, – протянула я, задумчиво почесывая макушку.

Да, в таком случае я действительно лучший вариант.

– И они все, – Ада Григорьевна тяжело вздохнула, – не любили его. Они любили себя.

Значит, их было много.

– А он их любил? – спросила я тоном обвинителя. Не надо, не надо взваливать всю вину на женщин…

– И он их не любил. Вы даже не представляете, Наташа, сколько сил, стараний я вложила в этот дом, – Ада Григорьевна сделала неожиданный переход к другой теме. – Здесь же ничего не росло, не цвело, пироги всегда получались жесткими, а мясо сухим. И не я тому виной! Я всю жизнь готовила и с гордостью могу сказать – готовила хорошо! Но здесь же совершенно немыслимая атмосфера!

– Ага, – тихо согласилась я, – мухоморы и трехгодичное сено.

– Что?

– Ничего, это я просто так.

– А теперь, Наташенька, все иначе. Неужели вы не замечаете этого? У него и походка изменилась, не только взгляд! Я ни в коем случае не хочу лезть в ваши семейные дела, – щеки Ады Григорьевны дрогнули и вспыхнули, она торопливо отправила седую прядку за ухо, – но вы уж с ним будьте поласковее. И потерпеливее… Любит он вас.

Что???

– Хорошо, – еле слышно прошелестела я. Нервно улыбнулась, затем торопливо встала и более громко поблагодарила: – Спасибо вам за душевный разговор.

– А что приготовить на ужин, у вас есть какие-нибудь пожелания?

– Творожную запеканку с вишней, пожалуйста, если не трудно…

Выдохнув это, я бросилась в левое крыло дома – скорее, скорее, бежать, бежать! Еще секунда, и из глаз бы брызнули слезы, а показывать свое критическое состояние я никому не собиралась…

Сердце, мое сердце, слышишь?! Ты не смеешь так стучать! Ты не смеешь меня предавать! Ты ничего такого и не услышало! И ты не можешь верить любым словам! А главное – эти слова не должны иметь для тебя особого значения!

Упав на кровать, я зарылась в подушках и одеялах, замерла и попыталась успокоиться. Что со мной? Что со мной…

Самая настоящая истерика.

«…в вашем присутствии, Наташа, он становится совсем другим человеком…»

«Он лучится счастьем!»

«И он их не любил…»

«…но вы уж с ним будьте поласковее. И потерпеливее… Любит он вас…»

До вечера я не выйду из комнаты. Не выйду ни за что. И не спрашивайте почему – я не знаю.

* * *

Вот чем бы я сейчас занялась с удовольствием, так это бухгалтерскими долгами! Андрей Юрьевич мной бы гордился…

– Товарные чеки, цыпа-цыпа-цыпа, идите-ка сюда….

Тяжело вздохнув, свесив с кровати ноги, подперев щеку кулаком, я практически превратилась в скульптуру Огюста Родена «Мыслитель» (для полного совпадения не хватало лишь обнаженности, мускулов и смены пола). Три часа одиночества не пошли на пользу: голова распухла, сердце обмякло, душа сжалась до размеров грецкого ореха.

Может, я не вижу того, что видит Ада Григорьевна? Может, я сосредоточена только на своих устремлениях (а каковы они… кажется, я давно запуталась…)? Или наоборот – из-за пары слов я готова позабыть о том, что, оказывается, у меня раздражительные конопушки, слишком длинные ноги, слишком короткие волосы, характер непредсказуемо-самостоятельный (а это, конечно, минус), и вообще, присутствие мужа на брачной ночи не обязательно и на последующих тоже… С чего это я вдруг стала оправдывать Дмитрия Сергеевича? Три часа лежала и оправдывала… А где он? Где?! Я здесь – позабытая, позаброшенная, раскрошенная на тысячу «почему», а он? Шуршит с Германом «Ониксом», разрезает карандашом на участки некогда мои десять гектаров земли… Он ни за что не придет! Не спросит: «Как дела, дорогая, не нужно ли чего?»